24.02.15. Интервью Игоря Ивановича Стрелкова крупнейшему сербскому еженедельнику "Печат".
"Игорь Стрелков: Если люди верят в Новороссию, желают ее возникновения ее, значит, рано или поздно это случится.
— Как вы сумели столь внезапно перебазировать свои силы из Славянска в Донецк с минимальными потерями? Почему украинцы не использовали против вашей колонны авиацию — ведь этот вопрос потом породил читательскую истерию в интернете, появились различные «теории заговора»…
Дело в том, что украинское командование полагало (искренне в это верю), что мы останемся в Славянске дожидаться смерти. Я преднамеренно создал у них эту иллюзию, в том числе с помощью собственных заявлений и отвлекающих маневров, а сам постоянно работал над укреплением морального духа моих бойцов и подведением подкреплений в Славянск, хотя он тогда уже находился в полукольце.
Так же думали и команды, которые возвеличили значение Славянска как некоего знамени — что мы будем там сражаться до самого конца, и они неправильно воспринимали и оценивали меня. Меня считали этаким хладнокровным белогвардейцем, а белогвардейца традиционно представляли себе как кого-то, кто безрассудно ищет гибели. Но я же не белогвардеец, в самом деле, хотя и не отрицаю своей приверженности определённой идеологии и глубокого почтения к тем людям, которые сражались в Гражданской войне 1917 — 1921 гг.
Я же всё-таки офицер, офицер ФСБ, и чин полковника получил не за красивые глаза. Конечно, у меня были определённые успехи, умения, навыки, которые позволили мне служить в органах безопасности, в частноти, принимать участие в борьбе с терроризмом. Поэтому, естественно, я не желал потерять наиболее боеспособную часть армии Новороссии — м наиболее многочисленную в тот период — и, безусловно, как Командующий, я отвечал за жизнь своих людей. Я не мог допустить истребления своей бригады. А те, кто имел определенное представление о ситуации, были шокированы, когда мы вышли.
Они и потом поступали по иной логике, чем мы. Всегда хотели удержать всё, что завоевали. Допустим, захватят некую стратегическую точку, их разобьёт наша артиллерия, а они опять подводят туда свои войска. И так каждый раз. Видимо, это особенность национальной психологии в ее армейском выражении — ничего не отдавать, стараться держать все («що не зъiм — то пiднадкусываю»).
Несмотря на то, что еще с античных времен известна поговорка: «Кто хочет иметь все, в конце концов не будет иметь ничего». Так что они, после того как мы покинули Славянск, думали, что мы должны непременно бороться за Краматорск — хотя и Краматорск тогда мог оказаться в окружении — так как они захватили Артёмовск. Я же понял, что смысла удерживать Краматорск нет и принял решение как можно скорее идти в Донецк.
Для укров это было неожиданно. Аб-со-лют-но! Никак они не предполагали, что после такой решительной обороны Славянска мы придём в Донецк. А для меня это было единственное, с военной точки зрения, правильное решение. Я рассуждал так: бессмысленно удерживать Краматорск, в то время как противник может скоро захватить Донецк, где ситуация была отчаянная: уже была взята украми Амвросиевка, и по существу, только лень и абсолютная некомпетентность украинских командиров не позволили блокировать Донецк.
А оборона городов вроде Шахтёрска, Тореза и отчасти Снежного вообще не была обеспечена. Точнее, там находились какие-то крохотные подразделения, коорые не смогли бы противостоять украинским вооруженным силам.
Я оценил, что Донецк представляет собой главный опорный пункт обороны и, прежде всего, мы должны удержать его, а для этого — обеспечить связь с границей (российской). Я повел туда армию и начал организовывать оборону Донецка, а они этого никак не ожидали. Поэтому и не разбили нашу колонну.
Кроме того, нельзя забывать, что украинская авиация понесла под Славянском большой урон. Они потеряли свыше десяти вертолетов и два самолета, вернее, даже три: один самолет-разведчик и два боевых. Кроме того, несколько вертолетов и самолетов получили различные повреждения.
— Ваш приход в Донецк — столицу самопровозглашенной республики — объясняли междоусобными конфликтами, разногласиями, которые в ней возникли. А после вашего прихода начались политическая стабилизация и процесс объединения вооруженных сил…
Мой приход в Донецк имел чисто военные причины. Более того, пока я сидел в Славянске, я вообще не хотел в Донецк, поскольку, по моему тогдашнему «славянскому взгляду», в Донецке находился центр всех интриг. Постоянно получал оттуда отчеты: там действительно творился тотальный хаос, царствовал бандитизм. Масса мелких командиров делила власть, организовывала чистки, кого-то свергали, кого-то изгоняли…
То Безлер кого-то начнет преследовать, то Ходаковский что-то «зачищать» — я совершенно не хотел вмешиваться во все это. Я хотел заниматься исключительно военными вопросами и прибыл в Донецк только ради одного этого. И, когда я пришел, все ожидали, что я буду бороться за политическую власть, захочу разоружить какие-то непокорные подразделения…
Но в той непростой ситуации я не имел для этого ни сил, ни ресурсов; необходимо было срочно создавать оборону Донецка. Оборону города строить, а не собственную власть! Поэтому буквально через два дня после прихода в Донецк я начал распределять батальоны по территории: Моспино, Иловайск, Шахтёрск, Снежное — там мы должны были быстро направить силы на организацию обороны и расчистку коридора до границы с Россией.
Но уже через неделю мы начали наступательные операции под Малиновкой, Степановкой и дошли до границы. Пробили собственный коридор, хотя и узенький, но уж какой был… До этого момента у ДНР вообще не было ни одного коридора. Вся помощь шла через Луганск, через Изварино (пограничный пункт на границе Луганской области РФ).
Пока я был в Донецке, то никак не вмешивался в политические решения Бородая, да и не хотел вмешиваться. Кто-то меня даже сейчас упрекает, что я никого не свергал, не разоружал, не установил собственную власть, т. е. не вел себя как диктатор Новороссии — мол, это было бы хорошо и полезно. Только я-то видел, что это было бы не только не полезно, но и опасно. Это поставило бы под угрозу помощь из России. Меня бы объявили бунтовщиком и узурпатором — поэтому, осмотревшись, я и принял правильное решение, без оглядки на то, что ситуация там и дальше была скверной в плане порядка и государственной обороны.
— Откройте тайну: почему так неожиданно последовала Ваша отставка? Сначала появилось сообщение, что вы ранены, но вскоре опровергнуто…
Я не был ранен, хотя, откровенно говоря, существовал план с целью меня свергнуть, но благодаря моей отличной охране он не был реализован. Не могу сказать, что я ушел добровольно — мне пригрозили тем, что прекратятся поставки из России, а без поставок воевать невозможно. В Кремле восторжествовала политическая линия, ориентированная на мирные переговоры, и для этого требовались люди сговорчивые (в понимании тех, кто занимался этим вопросом). А я, разумеется, никакой сговорчивости не проявлял и потому их требованиям не соответствовал. Вот и был вынужден оставить свой пост, но без давления.
— В ДНР официально заявляли, что вы ушли в отпуск и возвратитесь через месяц…
Это была откровенная ложь. И, конечно, я это знал. Знал, что никто не даст мне возвратиться туда, что отставка окончательная, но, поскольку большая часть Славянской бригады была очень хорошего мнения обо мне — они меня называли не просто командиром, но «вождём» — и для них моя отставка была шоком, раджи этого была придумана такая ложь. Безусловно, с военной точки зрения мой уход не имел смысла, но, поскольку это всё-таки произошло, сообщить, что уход мой — временный, было удобнее.
— Итак, нет никаких шансов, что вы вернетесь? Или та часть российских политических элит просто не допустит этого в силу вашей принципиальности, и, так сказать, вашего идеализма и жизненной позиции?
Дело не в идеализме. Идеализм мне, конечно, отчасти присущ, но в целом я довольно прагматичен. Если бы я был только идеалистом, то не смог бы собрать какую-никакую армию. К моменту ухода под моим командованием находилось свыше пяти с половингой тысяч человек — весьма значительная армия для гражданской войны, тем более, для Донбасса.
Никто из тогдашних командиров близко не имел под своим руководством такого количества бойцов, ни в Донецке, ни в Луганске. Проблема всё-таки не в том, что я идеалист, а именно в том, что, если посмотреть с практической точки зрения, я категорически выступал против того курса, того плана действий, который был определён.
Потому, что я не считаю этот курс прагматичным — совсем наоборот, он антипрагматичен. Он ведет в пропасть. Нельзя договариваться с теми, кто принципиально не желает договариваться! В результате мы получили перемирие, которое было выгодно только украинской стороне; ведь укры были на грани полного краха.
Перемирие их практически спасло от тотального распада и, возможно, даже киевские власти спасло от падения. Если бы наше наступление развивалось дальше, оно бы дошло до границ Луганской и Донецкой Республик… Вместо этого украм дали шанс подвести подкрепления, выстроить новую линию фронта — при том, что они нисколько не изменили свои исконные цели! Они не были готовы ни к каким уступкам, ни к каким! Они собирались воевать!
Т. е., можете меня в данном случае рассматривать как идеалиста — да, я идеалист в своей позиции, что несомненно придется воевать. Это был своего рода саботаж, и саботаж сознательный, а люди, которые это сделали, ввели президента России в заблуждение. Они представили дело так, как будто Украина настроена на переговоры. Нет, украинцы только стремились выиграть время, и больше ничего. Время выиграли, вопросы свои порешали и готовы дальше воевать.
— В одном из своих заявлений вы указали на человека, который ответственен за этот переворот — Владислава Суркова, помощника президента России. Вы сказали, что неудивительно, что это имя прямо прозвучало из уст Коломойского, назвавшего Суркова главой «партии мира» в Кремле. Другие осведомленные лица называли также главу администрации президента Сергея Иванова…
Не хочу лезть в большую политику и дискутировать на тему того, что делает Иванов, что делает Сурков. Знаю только одно — Сурков действительно модератор той ситуации, которую мы имеем на сегодняшний момент. А имеем мы продолжающуюся войну, которая постепенно превращает Донбасс в выжженную пустыню. В этом, несомненно, есть его вина, ибо именно он руководил переговорным процессом. Как вы понимаете, к подлинной цели можно идти различными путями. Он выбрал путь к некой цели, который позволил бы России понести максимальный урон при минимальном результате. Это его политика: минимальный результат — максимальные потери. Я вообще считаю, что этот человек сознательно работает против России.
— Значит, не случайно?
Нет, я считаю, что он осознано саботирует распоряжения президента России и сознательно ставит Новороссию под удар.
— Что касается Новороссии — существуют критики, указывающие на то, что Новороссия все еще находится исключительно в головах ополченцев, политикой и элиты Донбасса и России, а простой народ ее не видит, ведь фактически не существует ни единой власти, ни президента Новороссии, ни армии…
Мы возвращаемся к старой философской парадигме: что первично — дух или материя? Если считать, что первична материя — то Новороссии как таковой не существует. Нет ни территории, ни границ, ни денежной единицы… А если наоборот… Как вы меня давеча назвали? Идеалистом? Если исходить из того, что мысль правит миром — то существует и Новороссия, именно как идея.
Поверьте, в основе любого государства и любой культуры лежит идея. Не будет ее — ничего не будет. Когда существует идея — значит, и Новороссия появится. Если люди верят в Новороссию, желают ее возникновения ее, значит, рано или поздно это случится. Значит, она будет или не будет создана, но, во всяком случае, есть все возможности для ее создания и существования. Новороссия существует — из плоти и крови. И в конце концов может превратиться в государство. Или — с моей точки зрения идеальный вариант — войти в состав России.
Т. е. Новороссия не имела государственного статуса, это было наименование определенных территорий, присоединённых к России в результате русско-турецких войн XVIII в., как вы помните. Для меня это, скорее, территориальное обозначение. Может ли оно состоятся как государство — покажет время. Но пока люди намерены бороться за Новороссиию, пока люди готовы за что-то бороться — она существует.
— Но многие критики отмечают, что вот, люди сражаются за Новороссию, а в самом Донецке между собой договориться не могут, там множество противоборствующих группировок…
Да, сейчас там анархия и махновщина — это факт. Но все-такидавайте не забывать основной закон любой войны: война требует полководцев — как на полях сражений, так и вне их. Всякая война требует диктатуры. А у нас пробуют вести войну, не переходя на военное положение. Более того, создают условия, в которых никакое военное положение не может быть введено. Соответственно, мы получаем всеобъемлющую махновщину. Т. е., масса оружия, масса вооруженных людей, масса ярких личностей среди командования, и полное отсутствие власти с достаточными полномочиями. Чтобы водворить порядок в Новороссии, там необходимо военное положение, необходима диктатура. Вместо этого вводится какая-то «военная демократия», выражающаяся в бандитизме.
— Локальная диктатура в охваченных войной малых районах…
Ну, да. Я бы даже сказал, не диктатура, а самоуправство… Анархия — это военная анархия, между прочим, создавшаяся благодаря нашему Владиславу, прости, господи, Юрьевичу Суркову, который изо всех сил препятствовал объединению Донецкой и Луганской республик в целостное государство, что необходимо, как я говорил.
И вместо этого он создает какие-то разрозненные, разобщенные республички. Внутри которых существуют еще и силовые центры. Например, атаман Козицын (главарь в Антраците) заявляет, что он в состав Луганской республики не входит, потому что имеет некую свою отдельную «казакию», и выстраивает там альтернативную властную систему.
И так будет продолжатся, к сожалению, о тех пор, пока не будут признаны вековые принципы. Даже в древнем Риме на период войны вводилась диктатура. В Древней Греции — то же самое. И никто никогда против этого не выступал. И все это в странах классической демократии.
— Странно, что это не было сделано…
Да это просто вредительство! Это выражается одним кратким и емким словом — «вредительство». Позволю себе одно замечание. Когда-то я работал с документами особого архива при ЦК КПСС и секретными материалами по вредительству на Сормовских судостроительных верфях. После этого, когда мне говорят, что вредительства в СССР не было, что расстрелы были по этим делам бессудные, безвинные — я этим людям в лицо смеюсь.
Я работал с этими материалами, изучал документы: за трехлетний период верфь спустила на воду семь судов и все семь потонули за время спуска! Возможно, там не было прямого вредительства, а была халатность, небрежность… Но, когда расстреляли директора, комиссара и главного инженера — на их место поставили новых. И все корабли стали нормально спускаться на воду."